Да е-мое! Опять чуть не упал.

Направляюсь к завалившемуся в реку и так и вмерзшему в лед дереву. Выбираю ветку попрямее и срубаю ее саблей. Застывшее сырое дерево не так-то легко перерубить. Хоть ветка и тонкая, поменее дюйма, перерубаю ее только со второго взмаха. Обрубаю мелкие ветки и, собрав их, забрасываю подальше в кусты.

Алексашка остановился и смотрит на мои действия. В глазах вопрос, но вслух ничего не говорит.

Итак, у меня в руках вполне приемлемое подобие лыжной палки. Неплохо было бы вырубить еще одну, но другой подходящей ветки не видно. Да и саблю приходится нести в руке. Куда бы ее сунуть?

Начинаю скользить по льду, как конькобежец, отталкиваясь еще и палкой. Лихо проношусь мимо задравшего в изумлении брови Меньшикова. Метров через пятьдесят понимаю, что мои ботинки не коньки и даже не лыжи. Проехав таким Макаром ничтожное расстояние, устаю так, будто пронесся целый километр.

Оборачиваюсь и вижу, как мой спутник суетится у поваленного дерева, выбирая подходящую ветку.

Через несколько минут продолжаем путь, используя палки в качестве третьей ноги. В скорости прибавили не сильно, однако идти по льду стало легче.

— Все, — говорю, когда солнце переваливает за полдень. — Перекур.

— Чего? — не понимает Меньшиков, и меня вновь посещает мысль о том, что в этом мире не курят. По крайней мере, я за проведенные здесь сутки не видел ни одного курящего.

— Отдохнуть надо, — и я заваливаюсь прямо на лед. — Не могу больше.

— Как же отдыхать-то? Надобно Петра Лександрыча догонять, — возмущается моему слабодушию княжеский денщик. — Да и что ж ты, Дмитрий Станиславович, разомлевший на лед лег? Застудишься враз. Вставай. Догоним князя, тогда и отдохнем.

Ишь ты, по отчеству меня назвал. Чего это вдруг? Зауважал, что ли? Однако прав он — простудиться можно, и дубленка не поможет.

Кряхтя поднимаюсь. Видя это, спутник отворачивается от меня и шагает дальше.

— И с чего ты решил, что мы непременно догоним князя? Спрашиваю, догоняя его. — Может, мы вообще в другую сторону идем.

— Как же так-то? Ты же говорил, что Петр Лександрыч велел всем в крепости собираться.

— Ну, не знаю насчет крепости, но про Оскол он точно говорил. Но в ту ли сторону мы идем?

— Ты же сказал, что крепость вниз по течению стоит, — удивленно воззрился на меня Меньшиков.

— Вниз по течению, если эта река Оскол. Но Оскол на юг течет, а эта сперва на восток бежала, теперь на юго-восток.

— Мне эти места незнакомы, — после недолгого раздумья отмахивается Алексашка с таким видом, будто его незнание сей местности непременно выведет нас точно к пропавшему князю.

5

За очередным изгибом русла нам открылась заснеженная степь. Дойдя до последних кустов подлеска, озадаченно остановились. Впереди до самого горизонта не было видно ни единого кустика за которым мог бы скрыться человек, а тем более князь с боярином Федором и полудюжиной гвардейцев.

— Что-то не видно князя, — высказываю вслух свою мысль.

— Значит, ушли далече, так, что не видно, — упорно заявляет Меньшиков, но по его лицу видно, что сомнения все же присутствуют.

— Не бегом же они бежали по льду, чтобы успеть оторваться так, что скрылись за горизонтом. Может, мы просмотрели, где они в лес свернули?

— Нет, — отвечает спутник после того, как, обернувшись, несколько секунд задумчиво смотрит на оставшийся позади лес. — Я хорошо смотрел — следов не было.

Упертость княжеского денщика начинает злить. Ладно бы он знал что делать, или в какую сторону идти. А то, видите ли, местность ему не знакома, следов он не видел. Куда же премся тогда? Или он нюхом князя чует, как ищейка?

С другой стороны — а что еще остается делать? М-да…

— Значит, мы не в ту сторону пошли. Что делать будем? Часа через два-три стемнеет. О жратве, я так понял, сегодня можно не мечтать. Но хотя бы переночевать по-человечески в лесу у костра, а не в чистом поле мы себе можем позволить?

— Дык, до темна еще далеко, — неуверенно возражает Меньшиков, теребя свою бороду и оттаивая пальцами застывшие на ней ледышки.

— Но мы-то далеко уйти не сможем. И так уже еле ноги тащим. А впереди до самого горизонта голая степь. Погоня уже вряд ли за нами будет. Если б надо было, давно бы догнали. Пойдем в лес, соорудим шалашик, костерок разведем, а? Ты, если хочешь, сбегай на охоту, заруби сабелькой какого-нибудь лося. Устроим пир. Выспимся. А утро, как говорится, вечера мудренее. А?

Подумалось мне еще и о том, что неплохо было бы проснуться утром в своем родном мире и понять, что все это было лишь забавным сном.

Ощущая всем своим уставшим до изнеможения телом правоту моих слов, Алексашка соглашается с доводами и молча направляется к берегу. За лосем он, конечно, вряд ли побежит, а жаль.

С юго-западного берега густые кусты нависают над самым льдом. Решаем выйти на берег под ними. Меньшиков заявляет, что так с противоположного берега не будет заметно следов. Я же говорю, что князь со товарищами мог выйти на берег таким же макаром.

— Нет, — снова отрицает спутник. — Не было ранее такого удобного места. Везде вдоль берега снег лежит.

Действительно, лес на противоположном берегу кончился метров на полсотни раньше, и, вероятно, ветер с открытого поля выдул снег из-под прибрежных кустов, оголив лед.

— Но тогда они могли выйти здесь же.

— Увидим, — немногословный Алексашка, пригнувшись, подныривает под нависающие ветви.

Из-под сотрясающихся кустов доносится стук сабли о дерево. Ползу за товарищем по прорубленному им проходу. Наконец мы оказываемся на небольшом свободном пространстве, настолько плотно прикрытом сомкнувшимися с двух сторон ветвями, что слой снега на земле совсем незначительный, вероятно, нанесенный ветром по земле. В этом естественном убежище и решаем обосноваться на отдых.

Меньшиков проползает дальше, чтобы осмотреться. Я отгребаю к краям снег, освобождая прошлогоднюю листву, застилаю убежище срубленными мешающимися ветками. Оценив получившееся ложе, подрубаю еще веток. Жаль, что рядом нет хвойных деревьев. С сосновыми ветками получилась бы более мягкая «перина». Ложусь, чтобы опробовать постель и понимаю, что подняться уже нет сил. Глаза непроизвольно закрываются и я проваливаюсь в глубокую дрему.

Просыпаюсь оттого, что жутко замерз. Судя по сгустившемуся в убежище полумраку, снаружи явно вечереет.

Где же Алексашка? Рядом более плотный, нежели подо мной ворох веток. Значит, не понравилась приготовленная мною подстилка, и он подрубил еще. Но чего ж ему не спится? Может, по нужде выполз? Или с голодухи и вправду с саблей на лося пошел охотиться?

Мысленно посетовав на товарища, что тот не догадался развести хотя бы маленький костерок, задумываюсь над тем, каким образом это сделать? Ни спичек, ни зажигалки у меня нет. А как вообще в этом мире огонь добывают. Помню из истории, что было какое-то огниво, но что это такое, не имею ни малейшего представления.

От раздумий отвлекает шорох веток, и со стороны реки внутрь вползает Меньшиков.

— Где тебя носит? Чего не отдыхаешь? Костерок есть чем запалить? — задаю один за одним вопросы.

— Там дым, — тычет в сторону реки вползший.

— Какой дым? Лес, что ли, горит?

— Нет. Дымком с той стороны несет, — объясняет парень. — Кто-то на ночлег остановился. Наверняка Петр Лександрыч.

Слова Алексашки порождают во мне надежду на теплую ночевку и хоть какой-нибудь ужин. Я, конечно, понимаю, что если у костра такие же беглецы, как и мы, то вряд ли у них с собой могут оказаться съестные припасы. Однако, как говорится, надежда умирает последней.

Ползу вслед за товарищем, но, вспомнив, что забыл саблю, возвращаюсь и с трудом нахожу ее в темноте среди срубленных веток. Когда подползаю к Меньшикову, тот внимательно рассматривает противоположный берег, оставаясь под прикрытием кустов.