— Ну, то я к примеру. Давай так, Крытый возок, одни сани и четверо стрельцов?

— Значится так, — теперь уже я хлопаю ладошкой по столу, — воинских людей в услужении гонять негоже. Потому для этого дела отправь двух ямщиков, коих я сам тебе укажу. Они и с санями управятся сноровистее. А для охраны Савелия двоих стрельцов за глаза будет. Дашь молодых, заодно я их в дороге к дисциплине приучу, чтобы бояр с воронами не путали.

— Энто на каких таких ямщиков ты сам укажешь? — удивился воевода. — Нешто тебе кто знаком в ямском приказе-то?

— Ты, Афанасий Егорыч, думаешь, что я к тебе с бухты-барахты обратился?

— С чего?

— А с того, что я привык к дороге загодя готовиться. Нынче, как гонца проводил, по Ямской слободе прошелся, с народом за жисть переговорил, да и подобрал себе пару хлопцев надежных. Данила и Владимир Волобуевы.

— Родственники?

— Братья двоюродные.

— Ладно, на том и порешим. Грамоты в приказы уже поутру отпишу. Эх, Дмитрий Станиславович, так и не удалось нам с тобой пообщаться за хмельною чаркой. Ну да вишь сам, какие у нас дела тут. И слободы порушенные восстанавливать надобно, и новобранцев воинской премудрости обучать. А всяких хозяйских забот оно завсегда выше крыши было. И ведь ни на кого положиться нельзя. Чуть проглядел, и все наперекосяк.

— Да вижу я, Афанасий Егорыч, мотаешься ты, аки белка в колесе. Всего себя на службу Отчизне отдаешь, — поддержал я стенания воеводы. — Оттого и не решаюсь обратиться к тебе с одной просьбишкой.

— Отчего ж? Обращайся, Дмитрий Станиславович. Ежели в моих силах, помогу, — заверяет польщенный Афанасий.

— Просьба-то сугубо конфиденциальная, — кошусь на сидящее напротив семейство, слушающее нас с открытыми ртами, — наедине бы нам переговорить.

— А ну, — дает команду хозяин, и домочадцы гуськом покидают трапезную.

— Дело это я, дорогой Афанасий Егорыч, никому другому доверить не могу, а самому теперь недосуг будет. Не дает мне покоя вчерашний выстрел. Вроде бы и все ясно, ан вот свербит меня что-то. А я своему чутью привык доверять. Оно меня, веришь-нет, еще ни разу не подводило.

— Дык что свербит-то?

— Чутье свербит, подозрения, так сказать, гложут. В общем, просьба-то такая. Не мог бы ты, Афанасий Егорыч, выкроить завтра время для проверки службы в Стрелецкой башне.

— Пошто?

— А чтобы между делом поспрашивать пушкарей да стрельцов, что вчера в башне и на стене рядом были, что они видели в тот момент, когда этот Борька в меня пальнул? Пусть расскажут все, что помнят. Кто куда и с кем шел, кто где стоял, чем занимался.

— Для чего ж такое надобно? — изумленно спросил воевода.

— Не могу пока толком объяснить, но чую, что-то не так с этим выстрелом. И главное, ежели вдруг что интересное узнаешь, сам ничего не предпринимай. Отправь грамоту лично Петру Александровичу, а он уже распорядится о дальнейшем. Вот такая вот просьбишка у меня, уважаемый Афанасий Егорыч.

За ночь мрачные тучи рассеялись, а земля покрылась свежим искрящимся снежным покрывалом. Именно в такой солнечный морозный денек меня волею белобрысого алкогения Сэма занесло в этот мир. И ведь всего-то я здесь пару недель, а кажется, будто прошла целая вечность.

Хитрец воевода забыл сообщить мне, что прежде чем отправиться в столицу, мы завернем в имение Жуковских, дабы Алена Митрофановна последний раз посетила могилки батюшки и нянечки. А так как дороги я не знал, то понял, где мы находимся лишь когда, миновав заброшенную деревеньку в три двора, въехали в усадьбу.

Еще одной неожиданностью оказалось то, что руки Савелия были закованы в металлические браслеты, соединенные короткой, в четверть метра, цепью. Я-то думал, что он будет связан обычной веревкой, и намеревался освободить гвардейца сразу, как отъедем от Оскола. Для того специально попросил воеводу, чтобы тот сделал строгое внушение стрельцам подчиняться всем моим приказаниям беспрекословно. Тот удивился такой настойчивой просьбе, но внушение стрельцам сделал.

На прощание Афанасий Егорыч подарил мне саблю в простеньких ножнах, заявив, что хоть и наслышан о моем умении драться жердинами, но негоже боярину отправляться в дорогу совсем без оружия. Подарок я принял с благодарностью. Хоть фехтовальщик я еще тот, но может пригодиться нарубить веточек на костер, или срубить в случае нужды ту же жердину.

По пути я несколько раз обращался к Алене, мол, удобно ли устроилась в повозке, не надо ли чего? Девушка всякий раз благодарила за заботу и отвечала, что ничего не требуется. И ни разу не пригласила для беседы. Даже про мой расцарапанный лоб ничего не спросила. Небось решила, что свалился где-нибудь пьяный. Я даже слегка обиделся. Впрочем, я же не знал, что мы едем в их родовое имение, а потому ее мысли наверняка были заняты погибшим отцом.

— Стрельцы-молодцы, — окликаю вояк, когда прибыли в усадьбу и я понял, что придется остаться здесь на ночь. — Наказ воеводы во всем подчиняться мне не забыли?

— Как можно, боярин, начинает самый молодой, чем-то похожий на Борьку стрелец.

— Молчать! — строго прерываю его и, видя как вздрогнула и обернулась направляющаяся в дом Алена, сбавляю громкость, — Отвечать нужно «так точно, боярин». Понял?

— Понял, боярин, — кивает тот.

— Вот и ладно. А теперь слушайте внимательно. Он, — указываю на продолжающего сидеть в санях Савелия, — никакой не преступник, а скован был по ложному обвинению лишь для того, чтобы сбить с толку истинного вражину.

— Какого вражину? — перебивает меня тот же стрелец.

— Тебя как звать, воин?

— Звать меня Федькой, боярин.

— Так вот слушай, Федька. Какого вражину — то не твоего недалекого ума дело, — оглядываюсь и, убедившись, что Алена зашла в дом, ору прямо в ухо стрельцу: — Понял?!

Тот отскакивает, словно отброшенный моим криком, и, вытаращив глаза, орет в ответ:

— Понял, боярин, понял! — и уже тише добавляет: — нешто я совсем непонятливый?

— А коли понятливый, так слушай и не перебивай! До особого моего, или вышестоящего начальства, коим могут являться лишь воевода Афанасий Егорыч и Светлейший Князь Петр Александрович Невский, распоряжения, вы оба-двое поступаете под начало гвардейского старшины, — указываю стрельцам на удивленно задравшего брови Савелия, и говорю уже ему: — Давай, Савелий, распоряжайся по хозяйству, чтобы печи были затоплены и все такое.

— А как же… — гвардеец поднимает скованные руки.

— Это уже твои проблемы. Не я же буду искать, чем расклепать твои цепи?

На крыльцо выходит Алена, и я спешу к ней.

— Вам что-нибудь требуется, Алена Митрофановна?

— Нет, Дмитрий Станиславович. Я к батюшке.

— Я вас провожу.

Девушка никак не реагирует на мое заявление и молча идет к воротам, сетуя на воеводу, что не дал в дорогу какую-нибудь девку в услужение боярышне. Да и я не догадался об этом попросить.

Погост оказался за заброшенной деревенькой. Завидев могилки, я остановился, давая возможность девушке наедине попрощаться с дорогими ей людьми. Не знаю, сколько прошло времени, но продрог я изрядно. Когда начало смеркаться, не выдержал и окликнул Алену.

Возвращались тоже молча. От усадьбы тянуло дымком, и слышался металлический звон. Звон, как оказалось, доносился от конюшни. Там Владимир сбивал цепи с рук Савелия.

С лошадьми ямщики уже управились, определив их на ночь в конюшню. Сани так и остались посреди двора, на том самом месте, где в ту страшную ночь стояла телега с трупами. Это воспоминание навеяло мысль о том, как же девушка будет ночевать одна в комнате, где убили ее нянечку? Пришлось еще раз посетовать на несообразительность воеводы, что не отправил с нами какую-нибудь девку. Ладно бы нам день в пути быть, а то, по заверениям ямщиков, не менее трех недель.

К моему облегчению как-то само собой получилось, что заботу об Алене взял на себя Владимир. Из всех он один был женатый, а потому имел опыт общения с женщинами в бытовом плане. Да и в пути я несколько раз замечал, как он, управляя повозкой боярышни, перебрасывался с ней парой-другой слов.